В полетном задании в графе «груз» было написано «Градобои». Грузом были Серегин, заместитель начальника экспедиции Або Андреевич Орджоникидзе и я.
Градобои — этого слова нет в словарях и в энциклопедии. Но если вам доведется побывать в Кахетии, вы его услышите не раз. Так называют там участников Алазанской противоградовой экспедиции.
По аналогии с китобоями и зверобоями это должно означать: охотники за градом. Или, точнее, охотники на градовые облака.
Боги — ученые
Разговор начался с вина. В тонких стаканах искрилось и отливало бледным золотом великолепное «Ахмета» — жидкий концентрат щедрого солнца и неповторимых ароматов цветущей Кахетии.
Потом появились стихии. Они вошли в разговор незаметно и естественно: вино — виноград — град — градобития — грозы, бури, ураганы. И как завершение логической цепочки — борьба со стихиями. Так уж устроен современный человек — при одном упоминании о стихиях у него начинают чесаться руки.
Мы разговорились о методах активного воздействия на градовые облака. Мой собеседник — Юрий Алексеевич Серегин — съел на этих методах не одну собаку, что, впрочем, ему полагалось сделать.
Одним словом, Юрий Алексеевич из тех, кто делает погоду. Не предсказывает, заметьте, а делает в полном смысле слова. Правда, в самом этом делании делаются еще только первые шаги, порой дрожащие и неуверенные, вслепую и на ощупь. Но результаты уже есть. И это только начало. А будет время... Есть ведь чудаки, которые верят, что будет время: нажмешь кнопку — и, пожалуйста, любая погода, на любой вкус! Что-то от этих чудаков есть и в Серегине. Это железная уверенность в том, что человек должен делать погоду. Делать, а не приспосабливаться.
Серегин — один из тех людей, что делают погоду
О граде Серегин знает, наверное, все, что можно о нем знать сегодня. И не только то, что появляется в печати. Ему не один десяток раз приходилось своими глазами видеть, что это такое. И ощущать в буквальном смысле на собственной шкуре.
— Представляешь, камни из стен вырывает! Сады, виноградники — все к черту! Деревья голые, как зимой. Скот убивает — коров, лошадей. В Индии градиной убило слона. Поля перепахивает — куда трактору!
...Разговор закончился несколько неожиданно. Уже прощаясь, Серегин сказал:
— Между прочим, в Алазанской долине научились неплохо укорачивать руки стихиям. Это делается... Кстати, ты сам можешь посмотреть, как это делается. Если, конечно, хочешь.
Я, конечно, хочу. Еще бы не хотеть!
И вот в середине мая прошлого года группа работников Центральной аэрологической обсерватории вылетела в Грузию на экспедиционном «Ил-14». В составе группы летел и автор этих строк, зачисленный на должность старшего механика группы ракетного воздействия Алазанской противоградовой экспедиции.
Рабочее облако
Наш «Ил-14» узнаем, не глядя на номер, — он похож на стрекозу. В кабине наблюдателей вместо окошек установлены блистеры — большие, миллиметров восемьсот в диаметре, плексигласовые полусферы, увеличивающие угол обзора до ста восьмидесяти градусов. Расположенные впереди крыльев, они придают самолету курьезное сходство с гигантским пучеглазым насекомым.
У левого блистера — рабочее место бортаэролога Тамары Шевалдиной. У правого обычно сидит руководитель летной группы Нина Васильевна Смирнова.
Летная группа ищет облака. То есть не вообще облака — их у нас над головой ежедневно проплывает сотни, — летная группа ищет рабочие облака. Рабочим может быть далеко не каждое облако, и те, что плывут над головой, в большинстве своем «не то», как говорит Смирнова. Дело в том, что облаков в природе существует десять форм, двадцать видов и три с лишним десятка разновидностей, каждая из которых носит звучное латинское имя. Из всех разновидностей нас интересует пока лишь одна — Cumulus congestus, что в переводе означает: кучевые, мощные. Это и есть наши рабочие облака. Кстати сказать, Cumulus congestus — название официальное и высокопарное — употребляется у нас редко. Чаще можно услышать фамильярное «кучевка» или ласковое «кучевочка». Работать с «кучевкой» опасно и трудно. В красивом и безобидном на вид облаке скрывается страшный бич самолетов — турбулентность внутриоблачных воздушных потоков. Чем больше мощность облака, тем сильнее в нем турбулентность. Мощность облака — это, собственно говоря, его высота — расстояние от нижней границы до вершины. Так вот, когда мощность переваливает за 4 тысячи метров, турбулентность в облаке начинает превышать возможности летающей лаборатории. Естественно, что к выбору рабочего облака приходится подходить с оглядкой. Решающее слово здесь принадлежит пилотам. А мы уж полагаемся на их опыт, тем более что инструкция по технике безопасности не рекомендует совершать прогулки в мощнокучевых облаках.
— Вот так и бывает частенько: летаем, летаем, ищем, ищем рабочее облако, найдем, наконец, полюбуемся издали — и все! А в облако нельзя — инструкция...
В словах Смирновой звучит досада. Естественная досада исследователя, которому все нужно пощупать своими руками. Она понимает не хуже других: люди дороже экспериментов, хотя бы и самых важных. А все-таки досадно...
—Хорошо еще «двадцать восьмой» выручает.
Речь идет о реактивном «Ил-28», который обычно работает в паре с нашим «Ил-14». Получив от нас координаты, 28-й «прошивает» облако на заданной высоте, сбрасывает реагент и уходит на аэродром. На долю «Ил-14» остается наблюдение за действием реагента. Со стороны. С той самой стороны, с которой, как говорят, виднее.
Впрочем, иногда, когда позволяет инструкция, мы заходим в облако. И тогда у исследователей светятся счастьем глаза: вот оно, милое, — на ладошке! И можно делать с ним все что угодно: можно поставить ему градусник, пощупать пульс, измерить давление. Можно залезть в него с головой и посмотреть, где оно прячет свою «ахиллесову пяту».
«Ахиллесову пяту» облака люди ищут уже не первый десяток лет. Еще в прошлом веке во многих странах делались попытки вызвать осадки, обстреливая облака шрапнелью. Тогда считалось, что кратковременные, но сильные звуки способствуют укрупнению облачных капель.
Долгие годы напряженной работы, настойчивые усилия целого ряда исследователей привели метеорологов к важнейшему открытию. Оказалось, что, вводя в облака определенное вещество — реагент, можно влиять на происходящие в них естественные процессы. В зависимости от количества реагента и его состава можно либо предотвратить осадки, если они нежелательны, либо, наоборот, вызвать их. Ведь в природе многие облака и даже целые облачные системы возникают и исчезают, не давая дождя. Метод искусственного образования осадков открыл перспективы, уходящие в область фантастики. Становится в принципе возможным вызывать осадки там, где они необходимы. Отменять их там, где они не нужны. Изменять таким образом существующую систему осадков на огромных территориях земного шара — в пустынных к засушливых районах. Заставлять градоопасные облака сбрасывать свою губительную ношу где-нибудь в горах или над лесом, подальше от полей и плантаций. В основном это, конечно, дела будущего, но кое-что...
— Кое-что мы можем уже сейчас. — Смирнова протягивает мне переплетенную в черный ледерин рукопись. — Вот посмотри.
Это отчет о работе летной группы в Алма-Ате. На последней странице заключение:
«...Проведенные экспедиционной группой Центральной аэрологической обсерватории в январе — феврале прошлого года оперативные работы по систематическому рассеиванию низких переохлажденных облаков и туманов с использованием наземных и самолетных средств воздействия показали их высокую эффективность.
Экономический эффект от использования методов активных воздействий в Алма-Ате за сезон может составить 150 тысяч рублей.
...Только по Казахстану, по пяти крупным аэропортам (Актюбинск, Караганда, Кустанай, Семипалатинск, Алма-Ата) внедрение этих методов позволит сэкономить не менее 500 тысяч рублей в год».
Вот тебе и «кое-что»! .
Наша летная группа разрабатывает методику воздействия на мощнокучевые облака. Работы здесь непочатый край. Нужно определить состав реагента, его оптимальные дозировки, ответить еще на десятки не совсем ясных вопросов. Только для того, чтобы найти наиболее эффективный и экономически выгодный реагент, необходимо провести сотни опытов. А сколько раз эксперименты давали результаты, опровергавшие и теоретические выводы и данные лабораторных исследований! И сколько раз приходилось вновь и вновь повторять один и тот же опыт!
...День за днем бороздит наша «стрекоза» воздушные просторы над Грузией. День за днем развертывается под нами захватывающая панорама: грандиозные хребты, бездонные ущелья, серебряные нити рек — рельефная карта Кавказа в мельчайших подробностях. От этой картины трудно оторвать глаза. И все-таки вниз мы смотрим редко.
Главное для нас облака. Тому, кто смотрел на них только с земли, никогда не понять их грозной, подавляюще могучей красоты. Никогда не испытать острейшей смеси чувств — риска с восхищением, которая неизменно возникает, когда самолет врывается в облако и начинает кромсать винтами его клубящуюся массу. Риск отстает от восхищения на какие-то доли секунды. Облако спохватывается и берет нас в оборот в полную меру своих сил. А сил у него предостаточно. Неприятный холодок ползет по спине при виде того, как вибрируют и изгибаются плоскости. Как выдерживает все это самолет — уму непостижимо! Как выносит это человек, понять легче — это работа. Ежедневный будничный подвиг исследователя, превращенный в профессию.
Подвиг? Да, подвиг. Это не просто — прорваться сквозь дикую тряску к самому центру клубящегося ада. Там, в глубине, его «ахиллесова пята». Там — избавление человечества от извечных бед — гроз, града, засухи, наводнений...
...Рабочее облако — оно пока еще не рабочее. Пока оно еще только материал для работы. Но уже совсем недалеко время, когда облако засучив рукава возьмется за работу собственноручно. Уж об этом мы позаботимся.
На повестке дня - облака.
Серегин встает в четыре
Серегин встает в четыре. Ежедневно. С пунктуальностью будильника и неотвратимостью рока.
Он врывается к нам в домик, как Мамай в осажденную крепость, и кричит при этом так, будто этот самый Мамай гонится за ним по пятам:
—Мальчики-девочки, подъем!
И тут же начинает конфискацию одеял. Как будто недостаточно было крика.
—Ну что за жизнь, — Дима Крубаев поднимается, кряхтя и охая.
Диме трудно. У Димы — баян. И вытекающая из этого обстоятельства популярность среди местных жителей. Популярность обходится Диме не дешево: отбой у него бывает намного позже, чем у всех остальных. Подъем же — на общих основаниях.
Как ни странно, готов Дима бывает раньше всех. Пока мальчики-девочки еще умываются, чистят зубы и изображают подобие завтрака, он успевает придирчиво осмотреть свой «ГАЗ-69», попинать носком ботинка каждое колесо, залить в радиатор воду, прогреть мотор и мимоходом сжевать бутерброд и выпить кружку кофе, оставленные ему предусмотрительным Серегиным.
Но Дима — это Дима. Постоянный спутник Серегина, он вынужден жить в «серегинском» темпе.
Сейчас в экспедиции горячая пора: начинаются испытания новой ракеты. В самый короткий срок мы должны запустить около сотни ракет — всю пробную партию. За каждой ракетой мы проследим от старта до приземления, определим все элементы ее траектории, засечем время срабатывания всех ее механизмов, тщательно проверим надежность всех узлов.
Работать мы можем, только когда небо чистое — облака затрудняют нам оптическое наблюдение за ракетами и начисто исключают визуальное. Поэтому каждое утро нам приходится состязаться в скорости с Природой и Временем.
И поэтому Серегин встает в четыре, когда солнце еще карабкается со скалы на скалу где-то по ту сторону Главного Кавказа, а над Алазанской долиной сияет чисто выметенное ночными ветрами небо — девственно-голубое, без единого пятнышка. Таким оно бывает в горах лишь самым ранним утром, и то далеко не всегда. И нужно спешить: немного позже Природа проснется, увидит мчащиеся к испытательному пункту машины и забьет тревогу. Солнце влезет на Кавказский хребет, уколется в спешке об его острые пики и, подпрыгнув, полезет на свое любимое место на небе. И тогда солнечные лучи включат мощные воздушные насосы. Потоки нагретого воздуха устремятся ввысь и потащат с собой испаряющуюся росу, туман, всю ночь провисевший над ручьями и реками, влажное дыхание миллионов растений. И над горами начнут зарождаться облака. Они будут расти незаметно, но стремительно. Не успеешь оглянуться, как над Алазанской долиной не останется ни одного голубого просвета. Тогда Серегин плюнет с досадой: «На сегодня все!» — и прикажет снять с установки уже готовую к запуску ракету.
С чистым небом на сегодня все. Теперь придется заняться облаками.
А облака продолжают расти. Прямо на глазах они достигают огромных размеров — восемь-десять километров в высоту. Вот верхушка облака начинает растекаться, принимая форму наковальни — оно становится грозовым. В глубине клубящегося чрева происходит мрачное таинство зачатия — возникают градовые очаги. Один, второй, третий... И в каждом — десятки тонн ледяной шрапнели.
Особенно опасными облака становятся во второй половине дня. Как гигантские мешки, набитые градом, покачиваются они над горами в состоянии неустойчивого равновесия. Вот-вот сорвутся с хребта и ринутся в разбойничий налет на долину...
К вечеру в Руиспири, на командном пункте экспедиции, собирается весь штаб: начальник экспедиции Амиран Ильич Карцивадзе, его заместитель Або Андреевич Орджоникидзе, начальник штаба Арчил Михайлович Окуджава, Юрий Алексеевич Серегин, синоптики, метеорологи, радисты — работы хватает всем. Здесь, на «КП», — узел связи, к которому сходятся нити от всех имеющихся в экспедиции локаторов и от сорока пунктов воздействия, расположенных на Гобморском хребте и в предгорьях Главного Кавказа. Локаторы беспрерывно «щупают» темное небо невидимыми лучами. Каждые десять минут на «КП» поступают данные о движении градоопасных зон. Здесь быстро оценивают обстановку, принимают решение, и тут же по радио летят команды на пункты воздействия, где стрелки ждут наготове у заряженных установок.
— Трубка... Азимут... Угол... Пуск!
И ракеты, рассеивая реагент, пронизывают облака. Снова локаторы следят за результатами воздействия. Снова поступают данные на «КП». И так до тех пор, пока не будет ликвидирована угроза градобития. Тогда по экспедиции и будет дан отбой. В котором часу это произойдет, никто не знает. Может быть, в двенадцать, а может быть, и в два. А вставать все равно в четыре.
Это похоже на войну. Погода изощряется, как только может: прячет чистое небо, без которого мы не можем проводить испытания ракет, убирает куда-то необходимую для опытов «кучевку» и затягивает небо никому не нужной серой рванью, из которой неделями сыплется мелкий нудный дождик.
Мы тоже бросаем в бой все, что можем. Ничья нас не устраивает. Нам нужна победа. И мы неделями не вылезаем из машин. Спим где придется. А бывает, и вовсе не ложимся. Тут все: и лобовые атаки, и фланговые удары, и глубокие рейды в тыл — стратегия и тактика в чистом виде.
И свои агенты в тылу у «противника» — на контрольном участке. Там у нас Гена Воронов — «наш человек в Акура». Он ведет счет врагам. Считает тщательно, скрупулезно. Сколько градин выпадает на один квадратный метр земной поверхности. Сколько в первую минуту. Сколько во вторую. Сколько за все лето. Считает, собирает в термосы, взвешивает на аптекарских весах, фотографирует целиком и в разрезе, нюхает, пробует на язык. Целыми днями сидит в темноте возле фотоувеличителя. Близоруко щурится на свет и ворчит, когда мы приезжаем его проведать.
Серегин встает в четыре. Сейчас, когда идут испытания, эта привычка очень кстати — будильником нас не разбудишь. Когда испытания закончатся, он все разно будет вставать в четыре. Всегда найдутся дела, на которые — хоть убей — не выкроишь ни минуты. А уж если когда-нибудь Алазань потечет обратно и у Серегина не будет наутро совсем никаких дел, тогда он все равно встанет в четыре. Хотя бы для того, чтобы просто поглядеть на небо. С точки зрения непрофессиональной. Просто посидеть и посмотреть на чистое голубое небо.
А чистое небо в горах бывает лишь самым ранним утром. И тот, кто хочет его увидеть, должен встать в четыре. Тут уж ничего не поделаешь...
Лицом к лицу
Воздух битком набит свистящими градинами. Ледяные шарики, как пули, длинными очередями хлещут землю. Огромное зеленое поле седеет на глазах. Всего несколько минут — и оно уже совсем белое. Как зимой. И по нему вьются-гуляют белые стяги. Ветер, где-то сорвавшийся с привязи, безумствует, как шаман, — носится гигантскими скачками, вертится волчком, свищет, воет, рычит, рвет и мечет.
Я устроился уютно — на кухне. Это корпус списанного локатора, что-то вроде большого автофургона. Снаружи по локатору бьет, наверное, не меньше сотни «пулеметов». Адский грохот стоит внутри — фургон металлический, и сидишь, как в железной бочке.
Но это пережить можно. Главное—здесь тепло и сухо, есть кофе и сигареты. Отсюда даже как-то приятно полюбоваться разгулом стихии и посочувствовать тем, кого этот разгул застал в чистом поле.
А в чистом поле — Вальпургиева ночь! В воздухе носятся, крутятся, появляются и исчезают куски толя, доски, фанера, консервные банки, чьи-то башмаки. Бешено вращаясь и лязгая на ходу ручкой, унеслось куда-то ведро. С треском завалилась палатка — наш склад. Из палатки выскочил ошалелый пес. И тут же, подхлестнутый градом, взвизгнул — и назад, под руины.
Экспедиционный «газик» дрогнул и как-то нерешительно дал задний ход. Наверно, Дима забыл поставить его на ручной тормоз. Надо бы выскочить, затормозить. Высунул руку и мгновенно отдернул назад, прошитую «автоматной очередью».
«Газик» прокатился еще немного, развернулся и встал под углом к ветру. Самостоятельно. Вот умница!
А выскакивать все-таки придется. Надо посмотреть, что там с нашим домиком. Что-то очень уж знакомыми показались мне пролетевшие мимо доски и фанера.
В домике все вверх ногами. На полу по колено воды. Плавают чьи-то вещи. С потолка по всей площади — душ. Вода рвется во все щели. Угол крыши сорван. На моей раскладушке сугроб града.
Ребята в трусах, меховых куртках и резиновых сапогах. Ноги—выше сапог — тонкие, синие. Стоят и хохочут во все горло. (Смех явно нервный.) Я присоединяюсь. А что делать? Действительно смешно — противоградовая экспедиция...
Задняя стенка домика вдруг выгибается парусом и трагически трещит. Дима бросается на нее грудью.
— Ребята, скорей! Завалится!..
Мы кидаемся на помощь. Дима знает, что говорит, — он эту стенку сам строил.
Серегинский огород исчез с лица земли. Был у нас огород за домиком. Хозяйственный Серегин разбил несколько грядок, посадил огурцы, редис, лук, укроп, — теперь там чистое место. От грядок не осталось и следа. Только черная земля да несколько жалких травинок...
По дороге от Алазани возвращаются домой колхозники, застигнутые градом в поле. Мокрая одежда, тяжелая поступь. При взгляде на них невольно сжимается сердце — ведь на полях сейчас что-то вроде серегинского огорода. Наше веселье обрезает, как ножом.
— Пойдемте, — мрачнея, говорит Тамара Шевалдина и первая уходит в домик.
Да... Нечего нам торчать на глазах у людей. Что с того, что никто из нас — ни я, ни Томка, ни Димка — не виноват в том, что сегодня граду удалось прорваться в долину? Для них мы не Дима и не Тамара как таковые. Для них мы — Алазанская противоградовая экспедиция, мы — градобои. Градобои, побитые градом...
... И снова локатор «Малахит» «смотрит» в небо.
В Кахетии борьба с градом дело не новое. Здесь она началась едва ли не раньше, чем где бы то ни было. На вершине горы Циви-Тура до сих пор стоит старинная пушка, из которой пытались расстреливать тучи, наверно, в XVIII веке — еще при Ираклии II. Град всегда здесь был синонимом горя и слез, голода и нищеты. Этот враг был тем страшнее, что людям нечем было от него защищаться. Против него не выйдешь с копьем и мечом. Против него бессильны даже пушки. Оставались молитвы. И они приносили пользы не больше, чем глас вопиющего в пустыне...
Пока мы сидим в домике, я невольно вспоминаю, как помогали нам колхозники в нашей работе, с какой готовностью приходили на помощь, когда нам случалось попасть в затруднительное положение.
...Вот наши тяжело нагруженные машины с натужным воем лезут вверх по склону горы Пантиани возле селения Ахалдаба. За ними, оживленно беседуя, идет народ из деревни. На полпути передняя машина вдруг останавливается — впереди полоса пшеницы. Шофер растерянно чешет затылок: объехать негде — крутизна, а ехать по пшенице — рука не поднимается. Заметив нашу нерешительность, колхозники подходят к машине.
—Ничего, ничего, поезжайте, — говорят они. — Немного помнете — не беда! Вы нам больше пользы принесете.
А вечером приносит нам на гору хлеб, сыр, зелень, вино и категорически отказываются брать деньги,
—Как можно, кацо, ты в гостях или на рынке?
Через несколько дней мы должны были забросить на Пантиани новые ракеты. Но машины не могли пройти — крутой склон был размыт дождями. Вызвали вертолет, но и он не смог приземлиться на вершину. Ракеты выгрузили на склоне. Положение было критическим: надвигалась гроза, а ракеты, которые нужно всемерно оберегать от сырости, лежали на земле, под открытым небом. Пока мы ломали голову, как быть, снизу, из деревни, несколько человек пригнали могучих, как тракторы, буйволов, запряженных в арбу. Через двадцать минут все наши ящики были переброшены на вершину и надежно укрыты.
—Стыдно в глаза глядеть, — говорит Томка. — Они для нас ничего не жалеют, а мы...
И все-таки мы свое дело делаем. Однажды я разговаривал на эту тему с Або Андреевичем Орджоникидзе. Каков экономический эффект противоградсвой защиты? Стоит ли, собственно говоря, овчинка выделки? Орджоникидзе был краток. Взяв карандаш, он подвел меня к висящему на стене рельефному макету Кахетии.
—Вот смотри, — он размашисто обвел карандашом Алазанскую долину, — основной сельскохозяйственный район Кахетии. Сплошные виноградники, фруктовые сады, табачные плантации. Ежегодный ущерб от гроз и градобития достигает двадцати миллионов рублей. Мы защищаем сейчас, — карандаш лег поперек долины, — около ста пятидесяти тысяч гектаров. В прошлом году эта площадь дала прибыли на девять миллионов рублей больше, чем контрольная, то есть такая же, но не защищаемая.
—Во сколько же обходятся сами мероприятия по борьбе с градом?
— Процента два-три от общей суммы ежегодного ущерба.
Забегая вперед, скажу, что за все лето граду удалось прорваться на защищаемый участок лишь дважды.
Два раза за все лето! И это в Кахетии, которая занимает одно из первых мест в мире по числу градобитий в год.
«Эй, вы! Небо! Снимите шляпу!»
Путешествовать во Времени совсем не трудно. Для этого не нужна даже придуманная Уэллсом фантастическая машина. Нужно просто закрыть глаза.
...Мы сидим на земле, у стены древнего языческого капища, сложенного из огромных нетесаных глыб. На бедрах у нас звериные шкуры, ибо сейчас еще даже не «до наша» эра и брюки еще не в моде — ни узкие, ни широкие. Рядом лежат наши луки и колья. Мы сидим и, глядя в землю, слушаем старого жреца.
«...Вы посмели забыть о молитвах! Боги не прощают забвения! Страшен гнев богов... Берегитесь!..»
Страшен гнев богов... Вчерашний град смешал с землей наши посевы. На черных полях ни единого колоса. И многие хижины в селении разрушены ураганом. Ни пищи, ни крова.
Помогите, всесильные боги!
—Ну что ж, потолкуем с «богами» с позиции силы.
Возвращение в XX век нашей эры совершается в полмгновения. Стоит лишь открыть глаза. Новая противоградовая ракета послужит неплохим аргументом в споре с небесами.
Раньше мы были вынуждены расстреливать на каждый градовый очаг до полутора десятков ракет. Облака, проходящие на большой высоте, мы доставали с трудом и далеко не всегда.
Чтобы хоть как-то компенсировать малый радиус действия ракет, приходилось иметь большое количество пунктов воздействия и размещать их поближе к небу— на вершинах гор.
Зато теперь, имея новые ракеты, мы сможем достать практически любой градовый очаг — и на дальних подступах к хребтам и над самым центром долины. И на любой из них нам понадобится максимум три-четыре ракеты.
По иронии судьбы первый день испытаний совпал с днем, в который люди в старину творили молитвы об избавлении от града и засухи. Ну что ж, если сейчас еще боги ждут от людей молитв и жертвенного фимиама, то получат они совсем другое.
У нас на пункте все готово. Серегин сидит у рации и запрашивает «добро» на запуск ракет.
И вот, наконец, наступает долгожданный момент. На пункте все замирает. Воцаряется короткая тревожная тишина. Как в комнате, где люди присели перед дорогой.
— Пуск!
Вспышка, удар, и ракета с характерным свистящим шорохом уносится в небо. Яркая белая полоса стремительно перечеркивает безоблачную голубизну.
— Пуск!
Пошла вторая.
Третья... Четвертая... Потом сразу четыре — залпом. Сотни глаз, вооруженных оптикой, и просто так, из-под руки, впиваются в небо. Десятки рук сжимают секундомеры. В Руиспири, за двадцать километров отсюда, настороженно ворочают антеннами локаторы, ловя на экраны светящиеся точки.
Молнии всегда летели лишь с неба на землю. Так было всю жизнь, сколько помнит себя человечество. Но всему приходит конец.
— Пуск!
«Эй, вы! Небо!
Снимите шляпу!»
Л. Филимонов
